Оглавление

Работы становится столько, что не остается свободного времени. Администраторы растут как грибы. Государственные расходы растут и в конце концов превышают доходы. Результат всего этого — потребление правительством значительно большей доли национальных ресурсов, чем прежде. Результат правительственной экспансии — поглощение все большего количества энергоресурсов, инициативы, способностей и доходов, а чрезмерное налогообложение вытесняет из страны все остающиеся ресурсы.

При виде астрономических цифр правительственных расходов и фантастической бесхозяйственности, озлобленный налогоплательщик начинает смотреть на налогообложение как на воровство. И здесь он не прав, так как само по себе налогообложение жизненно важно для цивилизации. Государственные расходы имеют большое число необходимых и даже благородных целей. То, что гражданин должен внести свой вклад в оборону государства, в службы охраны порядка, здравоохранение и образование не может быть серьезно оспорено. Ведь он в долгу перед государством, перед своими предками и потомками. Он рос под защитой государства, подчинялся его законам, его учили полагаться на справедливость государства и чувствовать себя причастным к его славе. Только те, кто не имеет подданства, знают, что это значит — не иметь национальной легенды, гордости и флага. За привилегию быть гражданином страны надо платить. До определенного предела цена привилегии должна зависеть от платы и от готовности ее внести. Государство без доходов — это бессильное государство. Запрашивая мало, оно мало и предлагает взамен. Истинный размер доходов я справедливое начисление налогов — вопрос правильного соотношения. Между ситуацией, когда гражданин ничего не отдает, и ситуацией, когда государство все забирает, существует золотая середина. Выше в этой книге была сделана попытка показать предел, когда налогообложение становится чрезмерным и опасным. Было бы проще, хотя практически менее полезно, определить порог, когда налогообложение является недостаточным. Но поскольку тенденция односторонняя, нас в основном интересует тот предел, выше которого поднимать налоги нецелесообразно. Если бы эта проблема могла быть окончательно решена, угроза нашей цивилизации была бы меньше. Здесь можно обсудить, какие симптомы показывают несчастье, к которому мы уже пришли. Даже если бы были отброшены графики и проценты, приняв точку зрения некоторых экономистов, что нет двух одинаковых стран, есть другие показатели экономического неблагополучия. Существуют как национальные, так и социальные катастрофы, и у нас есть все основания полагать, что Великобритания на пороге гибели.

Признаки опасности можно расположить в следующей последовательности. Во-первых, становится очевидным, что правительство поглощает слишком большую долю ресурсов, как материальных, так и интеллектуальных. Это ведет к спаду индивидуальной инициативы. Во-вторых, возникает чувство зависти. В-третьих, вместо духа свободы возникает чувство зависимости. Далее, исчезает целеустремленность, которая заменяется духом протеста. Наконец, страдает творческое начало, вместо которого возникает дух истерии. Все это ведет к падению чувства индивидуальной ответственности и к деградации самой личности. В то время, как в связи с техническим прогрессом важность отдельной личности возрастает, современная политическая тенденция состоит в том, что личность значит все меньше и меньше. При этом наиболее эффективный инструмент нивелирования личности — каток налогов. Под его прессом личность превращается в однородную массу.

Рассмотрим, например, потребности правительства в квалифицированных трудовых ресурсах. В былые времена способный выпускник университета мог выбирать между государственной службой и частным предпринимательством. Государственная служба обеспечивала ему защищенность и общественное признание и сравнительно скромную зарплату. Работа в промышленности или в торговле обеспечивала выпускнику более высокий, но менее надежный заработок, более быстрый рост, но менее определенное положение. Так себе представляют ситуацию преимущественно пожилые и плохо информированные люди. Мало кто знает, что такое представление совершенно не соответствует действительности. На самом деле государственная служба предлагает теперь хорошую плату и быстрое продвижение. Преуспевающий администратор растущего предприятия может рассчитывать на 2500—3000 фунтов стерлингов в год и титул баронета в возрасте 45 лет. Далее, он может получить повышение и занять должность постоянного секретаря с зарплатой от 6000 до 7000 фунтов стерлингов в год или выйти в отставку с освобождением от налогов, пенсией и возможностью нерегулярных дополнительных доходов. Не обсуждая вопроса о том, во что это все обходится налогоплательщику, отметим, что специалист, занятый в промышленности или торговле, получает в настоящее время меньшее вознаграждение, чем на государственной службе, и заработки его по-прежнему менее стабильны. В бизнесе требуется больше времени для того, чтобы дослужиться до должности управляющего, эту должность можно потерять, и она меньше оплачивается. В настоящее время, когда государственный служащий получает более высокую зарплату, чем министр, и когда преимущества этой карьеры становятся очевидными, самые способные молодые люди ищут счастья в Уайтхолле, а не в Сити.

В этой тенденции есть как положительные, так и отрицательные стороны. Поскольку администраторам дается такая ответственность, имеются некоторые преимущества в такой системе, которая способствует тому, что в администраторы идут самые талантливые люди, тем более, что в Индию уже требуются самые лучшие чиновники. Что же касается отрицательных сторон, государственная служба с большим успехом рекрутирует таланты, чем формирует те, которые уже имеются. Государственная служба не создает и не выбраковывает лидеров. Лучше специалисты выдвигаются, в то же время негодные задерживаются. В Военно-морском флоте, ВВС и в бизнесе происходит естественный отбор. Если патрульный катер сядет на мель, если реактивный бомбардировщик врежется в скалу, если фирма обанкротится, естественным образом карьера ответственных за все это людей будет приостановлена, либо вообще прекратится.

Но возможные просчеты бюрократов — наименьшая опасность бюрократии. Самая большая опасность — успех бюрократа. Чем больше мы рассчитываем на его честность и ум, тем меньше мы рассчитываем на себя самих. Вместо того, чтобы мобилизовать энергию народа, бюрократы предлагают взамен свою собственную энергию. Как далеко зашла эта тенденция, показало начало второй мировой войны. В соответствии с существующей перед войной конвенцией правительство отвечало за все. Казалось, что танки и пушки выходили не с фабрик и заводов, а со складов военной техники. Промышленникам было ведено не совать нос не в свои дела. Неофициальные попытки оказать помощь не приветствовались, а встречали неодобрение. Корпус наблюдателей, который, очевидно, выполнял военную функцию, финансировался из частных фондов. Не было предпринято попыток определить, где находятся ключевые центры страны, воздушное нападение на которые было бы наиболее губительно. Когда возник вопрос об использовании промышленных ресурсов, Министерство снабжения не знало, где находятся заводы и что они производят. Министерство труда не имело демографической статистики. Когда пришло время заготовлять стратегические запасы продуктов и консервные банки, началась война прежде, чем заказы на них были размещены.

Концепция эксклюзивной войны недолго пережила сам военный конфликт. Было обнаружено, что предоставленное само себе правительство неспособно создать ничего, кроме проволочек. Сила или слабость существующей бюрократии прямо пропорциональна времени, которое требуется для полного ее устранения. С тех пор прежняя система возникла вновь и сейчас нам говорят, что правительство будет думать за нас и тратить за нас. Более того, правительство мобилизует самых талантливых среди нас и будет использовать их самым лучшим образом. Рассматривая преимущества и недостатки этого плана, нам следует помнить, что административные способности значительно менее специализированы, чем принято думать. Существуют определенные профессии — чревовещатели, оперные певцы, кулачные бойцы и цирковые акробаты—чьи способности могут быть использованы лишь определенным образом. Бюрократы не принадлежат к этой категории людей. Человек, работающий начальником тюрьмы, может с таким же успехом служить главным редактором газеты. Человек, достигший успеха в качестве автора романов, впоследствии не менее успешно управлял Канадой. Другой человек, который сконструировал самолет, в дальнейшем стал романистом. Так что вполне возможно, что правительство рекрутирует многих способных молодых людей, чей талант мог бы быть использован в другой области. В некоторых странах на определенной стадии их развития такая концентрация усилий в одном направлении, возможно, не вызвала бы возражений. В России или, скажем, в Китае, может быть, имело бы смысл направить все имеющиеся молодые таланты на государственную службу. Полученный результат оправдал бы временные неудобства. Но соображения, справедливые для экономически самостоятельной страны, не годятся для государства, которое вынуждено экспортировать свою продукцию для того, чтобы выжить. Товары на экспорт не вырастают в конторах бюрократов, но производятся в результате индивидуальных усилий. Так что с точки зрения экономического выживания постоянный помощник министра полезен гораздо меньше, чем автор сказок для детей. Следовательно, в системе, которая оказывает всяческое содействие бюрократии, а потенциальных экспортеров выгоняет за границу, имеются очевидные пороки. То, что трудовые ресурсы заняты в основном на государственной службе, подтверж-дается фактами. В 1956 г. на государственных предприятиях работало следующее количество людей:

На службе государства, местного самоуправления и организаций, близких к правительству, находится 5174000 гражданских лиц. Если к ним добавить военнослужащих и другие группы, общее количество людей, находящихся на государственной службе, составит 6 млн. человек. Это немалая часть (одна восьмая) населения Великобритании, составляющего 51613000 человек. При этом приведенные цифры весьма приблизительны по следующим причинам: очень трудно учесть государственных служащих, так как многие из них лишь частично заняты; наконец, население страны точно неизвестно — во время второй мировой войны различные министерства исходили из разных цифр, а в Министерстве труда, по-видимому, не учли 2 млн. человек . Но при всех неточностях можно утверждать, что на административных службах занято примерно 2 млн. человек—один из 26 человек населения страны и один из каждых 11 взрослых людей допенсионного возраста. Не все государственные служащие бесполезны. Британия, однако, все в меньших размерах экспортирует государственных служащих, и работники администрации вносят все меньший вклад в британский экспорт. Бремя множества бюрократов сковывает инициативу продуктивности меньшинства.

Подобные цифры могут ввергнуть обычного человека в депрессию. Не прибавит ему бодрости и изучение парламентских отчетов. У него может создаться впечатление, что Комитет по оценке исполнения бюджета в целом против расточительства. Он может отметить, что Комитет указал на то, что 40 млн. фунтов стерлингов было потрачено зря на самолет Свифт, 16 млн. фунтов стерлингов было выброшено на бронетранспортеры и примерно столько же на гидроплан Солент. Комитет, и это можно видеть из его отчетов, сожалеет об этих напрасных тратах. Иногда в отчетах даже появляются фразы, которые можно расценить почти как осуждение. Очевидно, члены комитета сознают, что 50—60 фунтов стерлингов — это сумма, о которой можно сожалеть. Но эти еще не такие уж большие деньги постепенно скапливаются, составляя значительную сумму бесполезных затрат. Очевидно, комитет деист -вует согласно пословице: «позаботься о миллионах, а миллиарды сами о себе позаботятся». Но утешительная мысль, что комитет находится на стороне налогоплательщика, вскоре пропадает — ведь ясно, что эти суммы потеряны и их не вернешь. Похоже, мало что можно сделать для того, чтобы предотвратить те ненужные траты, которые еще впереди.

Анализ налоговой ситуации подавляет инициативу и способствует апатии.

Возможно существует горстка людей, которые находят вдохновение в лавировании в море постановлений и инструкций, и некоторые из них знают, как использовать инфляцию для своих целей. Зачем расширять и совершенствовать производство? Большая деловая активность будет приводить к дополнительным хлопотам, но не обеспечит больший доход. Несколько лет тому назад в отделе внутренних доходов было отмечено, что некий крупный помещик не собирал с фермеров причитающуюся ему ренту. Ему было сделано внушение. «Ваша светлость,—сказали ему налоговые чиновники, — вы должны взимать ренту». На это он лаконично ответил: «Взимайте ее сами!» Это крайний случай, когда затраты на взимание ренты больше, чем сама рента. Но такая же апатия распространяется по всему обществу, где рабочий сокращает объем работы, удерживая свою зарплату на том уровне, на котором она облагается минимальным налогом. Инициатива умерла и наступила апатия.

Затем происходит деградация чувства собственности. Это не может быть иначе, так как идея частной собственности основывается на сознании, что эту собственность нельзя конфисковать. Собственность можно отнять у осужденного преступника или она может быть реквизирована при защите страны от врага, но в целом она должна быть священна. В определенной мере налогообложение несовместимо с частной собственностью. Доход облагается налогом, но недвижимость принадлежит собственнику. Но при более чем 50% подоходном налоге и при налоге на наследство в 75% частная собственность становится эфемерной — государство владеет всем, но что-то оставляет и отдельному человеку. Это «что-то» может произвольно варьировать. В этих условиях чувство собственности исчезает, а с ним и чувство стабильности. И многие приветствуют это, считая, что человек не должен иметь преимущества, которые дает право обладания собственностью. Другие считают, что освобождение человека от наследства делает его счастливее. Для многих уничтожение частной собственности является безусловным благом.

Аргументы такого рода не лишены оснований. Когда мы видим старинные офорты, изображающие деревенские дома с птичьего полета, мы видим, что в семнадцатом веке чувство семейной гордости было очень сильным. В архитектуре может быть безошибочное чувство пропорции, но с ландшафтом справиться трудно. Никто не будет возражать, если помещик сделает перед своим домом узорные чугунные ворота, но если к ним будем вести аллея длиной в четыре мили? И что, если дороги будут подходить к дому со всех сторон, делая дом помещика центром страны и, возможно, вселенной? Обладая эстетическими достоинствами, этот план несет в себе и признаки сумасшествия. Разве нормально, когда отдельная семья считает, что она центр вселенной? Исторически этот эгоцентризм может быть объяснен. История Британской империи может быть рассказана в терминах загородных домов с ведущими к ним дорогами. Эти дороги протянулись до вицекоролевских дворцов в Дублине, Виллиамсбурге и Калькутте. Нас все же не покидает тяжелое чувство, что роскошь может зайти слишком далеко.

Конечно, верно, что некоторые наследники тяготились великолепием своей жизни, будучи пленниками прошлого. Наследник в конце концов обнаруживает, что его дом принадлежит дворецкому и эконому, клумбы в саду — старшему садовнику, его леса — лестничему, а все остальное — агенту по недвижимости. Читая молитвы, которые было принято читать в семье, переодеваясь к обеду, потому что это было желание отца, охотясь, потому что это считалось настоящим занятием, многие дворяне мечтали о свободе в Майами или на Капри. Для некоторых помещиков налоги на наследство были освобождением, возможностью уволить слуг и передать полотна Рембрандта государству. По крайней мере, у них в этом случае была возможность уехать на Бермуды или Антибы, чтобы кататься на моторных лодках или заниматься серфингом.

Но когда частная собственность становится манией, а отношение к частным собственникам принимает еще менее приятные формы, разрушение частной собственности делает мир бесцветным, бесцельным и скучным. Аргумент в пользу обладания собственностью имеет эстетическую окраску. У многих людей имеется внутрення потребность красоты и порядка. У некоторых удовлетворению этой потребности служит ковер в гостинной или плющ на балконе. К более постоянным удовольствиям принадлежат брак, дети, дома, сады, мебель, ковры, деревья. В нормально сбалансированной жизни должно быть место как для одномоментных, так и для длительных удовольствий. Один и тот же человек может получать удовольствие и когда он красит забор, и когда он слушает оперу. Но обычно считается, и вполне справедливо, что должно иметь место равновесие. Молодой человек, увлеченный карточной игрой, и пожилая дама, одержимая дрезденским фарфором, совершают одну и ту же ошибку—они потеряли чувство пропорции.

В наш век карательного налогообложения и налогов на наследство очень трудно сохранить чувство равновесия. Дело в том, что здравый смысл всегда на стороне эфемерных удовольствий и против долгосрочных приобретений. В нашем столетии лучшим вкладом капитала были путешествия. Если человек побывал в Бу-харе или Сараваке, в Пекине или на Кубе, он приобрел нечто, что нельзя учесть. Ваш опыт нельзя у вас отнять. Более того, этот опыт может возрасти в цене из-за инфляции. Посетить Бали на будущий год будет стоить дороже, чем поехать туда сейчас, а может быть, это будет вообще невозможно. Место посещения может просто перестать существовать. Так человек, говорящий:

«Помнится в Шанхае в старые времена...» имеет все основания мечтательно произнести эту фразу. У него есть нечто, без чего его более молодые собратья вынуждены обходиться. Никто еще не пожалел, что потратил деньги на путешествия. Но отношение к сиюминутному всегда принимает одну и ту же форму. Ночь в Бангкоке, вечер в Гонконге, конец недели, проведенный в Париже, или день, проведенный на скачках — все это нельзя обложить налогом. Гирлянда цветов, брошенная в море за кормой корабля у берегов Таити, возможно, не является свидетельством трезвости и добродетели, но никто еще не пытался обложить их налогом по шкале Д. Вино уже выпито, и девицы постарели, а налоговые инспекторы оказались бессильны.

В последние дни Римской империи (а также, кстати, и в Сингапуре в 1942 г.) у людей было естественное желание пить вино, пока оно было в наличии. Если не считать, что ситуация сейчас такая же, какая была в Римской империи, у нас есть веские основания полагать, что этот взгляд неверен. Мы должны сохранять чувство меры. Имеются основания заключать, что равновесие нарушится в пользу стремления получить длительные и наследуемые удовольствия. Причины этого в основном арифметические. Допустим, нужно сделать выбор между неделей в Каннах и мраморной статуэткой для сада. Поездка в Канны доставит удовольствие нам одним, а статуэтка (как мы надеемся) и нашим соседям, гостям и потомкам. Но мраморный фавн, белеющий на фоне вечнозеленых деревьев в конце тропинки, облагается налогом, равно как и коринфские колонны. Тень налогового инспектора в любой момент может упасть на шахматный пол гостинной. Зачем пытаться создать то, что никто не сможет унаследовать, или сажать деревья, которые вырастут, когда нас уже не будет?

Угроза налогового инспектора—это не праздная фигура речи. Недавно после смерти одного известного писателя Отдел налогов на надвижимость, оценил его дом на 4500 фунтов стерлингов выше его изначальной стоимости. Душеприказчики наняли известного агента по недвижимости, усилиями которого оценка вновь была снижена до начальной цифры. Отдел налогов на недвижимость попытался назначить цену за авторские права на фильм, который еще не был снят. Эта гипотетическая цена оказалась нереальной. Потерпев неудачу, Отдел налогов стал добиваться назначения более высокой цены на авторские права на книгу — большей, чем известное издательство было готово предложить и большей, чем предлагал известный литературный агент. Расходы на все эти переговоры и гонорары адвокатам, оценщикам и экспертам могли быть получены только при реализации оспариваемой собственности. В конце концов, Отдел налогов объявил проценты налога на наследство, который не был выплачен, потому что не был согласован. Так гибнет идея частной собственности.

Что же появилось взамен? Взамен появилось чувство зависти. Вся философия налогообложения основывается на двух представлениях. Одно из них состоит в том, что налогообложение богатых может принести непосредственную пользу бедным, которые получат нужные им пищу, убежище, тепло и медицинское обслуживание. Опасности подобной политики очевидны, особенно в том случае, когда голоса избирателей-бедняков определяют размеры этой помощи. Несмотря на существование подобной опасности, можно утверждать, что цель помощи бедным туманна. Безусловно, при современном уровне продуктивности производства люди не должны испытывать лишения. Существует еще один аргумент в пользу налогообложения обеспеченных людей — оно способствует уменьшению зависти. Неудобства относительной бедности как бы снижаются путем устранения относительного богатства. Если следовать этой логике, подрыв сложившегося благосостояния хорош сам по себе, независимо от того, на что будут потрачены деньги.

Зависть, испытываемая теми, кто ни в чем не нуждается, не только одиозна, но и глупа. Раз не все могут иметь ролсройс, пусть автомобильный завод будет продан, а имеющиеся в наличии автомобили должны быть проданы на металлолом. Если не всем хватает лососей и куропаток, пусть их не ест никто. Если не каждый может себе позволить пить шампанское, никто не должен его пить. Но такая установка абсурдна! Нет смысла выливать вино в раковину только потому, что его не хватит всем. Но то, что абсурдно в отношении вина, просто идиотизм, когда речь идет об архитектуре. Никто еще не стал жить хуже из-за того, что ворота графа Нормантауэра позолочены. На самом деле, нам только лучше от того, что и мы можем любоваться ими (если мы этого захотим). Никто еще не обеднел от мысли, что маркиз Бат обладает всеми богатствами Лонглита. Кто-то должен обладать ими и почему бы не тот человек, которому они принадлежат? Вся эта зависть состоит из отвратительной смеси чувств, самого грубого невежества и тошнотворного высокомерия.

Если бы британская фискальная политика определялась в основном стремлением помочь бедным, можно было бы говорить о ее сентиментальности. Но в этом случае речь шла бы об общечеловеческих ценностях, к которым нельзя не относиться с уважением. Факты таковы, однако, что британская фискальная политика определяется низменными мотивами зависти. Доказательство в том, что дополнительный налог платит лишь очень небольшое количество людей. Если снизить налог на этом уровне с 95,% до 75%, государственный доход уменьшится лишь на очень небольшую суму, никто не обеднеет, а многие замки будут сохранены от разрушения или продажи. Но жесткая фискальная политика, о ййтброй идет речь, была введена не по каким-либо оснойательным финансовым причинам, но из чувства зависти.

В прошлые столетия лишить человека его усадьбы было тягчайшим преступлением. Выгнать его в ссылку было преступлением, равнозначным предательству. В настоящее время наказанию подвергаются те, кто не совершил какого-то преступления. Более того, наказываются те, кто наилучшим образом послужил государству. Сторонник системы мог бы возразить, что отдельные люди должны страдать во имя общего блага. Оставив в стороне это своеобразное представление о справедливости, возникает вопрос, действительно ли от подобной налоговой политики выигрывает всеобщее благо. Несправедливость по отношению к одному ведет к ограничению свободы для всех. А если свобода ограничена, что остается от всеобщего блага?

На этот вопрос мне могут ответить, что рабочий класс охотно обменял свободу на безопасность. Можно также сказать, что получая зарплату, из которой был вычтен налог, люди часто не знают, за что они платят налог. Все это не лишено истины. Но вопрос в том, действительно ли то, что приобретается взамен — это безопасность. Великобритания небольшая страна, лишившаяся основной части своих заморских ресурсов. В связи с этим, основным богатством Великобритании являются трудовые ресурсы. Другие страны имеют большее население, более значительные трудовые ресурсы, большую территорию и большую мощь, и чтобы сохранить сколько-нибудь достойное место в мире, Великобритания должна полагаться в основном на опыт, честность, предприимчивость, знания и мастерство своего народа. Из этих ресурсов слишком большая часть отнимается либо непосредственно правительством, либо в упорной борьбе с налоговыми ведомствами. Опыт сосредоточен в семьях, где из поколения в поколение передаются профессии фермера, коммерсанта, финансиста, банкира и юриста. Честность сосредоточена в банках, фирмах и торговых домах. Что касается предприимчивости, мы находим ее у изобретателей, исследователей, инженеров и артистов. Знаниями обладают ученые и писатели. Но ведь всех этих людей мы наказываем, преследуем и выгоняем за границу. К сожалению, эти потери нельзя наблюдать непосредственно. Кто может измерить изобретения, которые так и не были сделаны, книги, которые не были написаны, карьеры, которые тоже не начались? Потеря для страны не становится нереальной из-за того, что она неощутима. Мало что остается, когда исчезает свобода.

При ослаблении чувства инициативы, собственности и свободы неизбежно теряется цель. В прошлом бедные семьи могли работать для достижения какой-либо разумной цели: ради того, чтобы стать обладателями фермы или лавки, ради того, чтобы отдать сына в священники или дать дочери высшее образование. Но большинство из того, что может быть достигнуто, теперь становится ненужным. Фермер может быть менее зажиточен, чем механик и бывает, что лавочник беднее водопроводчика. Сейчас профессия учителя ничего не значит, и еще меньше значит профессия священника. Для многих семей чувство цели было утрачено, и результаты этого лучше проявляются в детях, чем в родителях. Молодежь бунтует именно против бесцельности жизни. Много было написано и много еще будут писать о стилягах, хулиганах, бандитах. Все они — продукты государства всеобщего благосостояния. Эта молодежь не знает, что такое неграмотность, безработица, тяжелый труд и нужда. Это дети, которые по сравнению с представителями других поколений имеют все, кроме цели в жизни. Имея медицинское обслуживание, пищу, образование и занятия спортом, они обладают энергией, которой не имели подростки в прошлом. Мир, в котором они живут, до чрезвычайности уныл. Они не должны бороться за свое существование, и поскольку все, что их окружает, им наскучило, они создают свой собственный мир, и этот мир весьма отталкивающий. Последний симптом — упадок искусств. Многозначителен факт, что искусства, находящиеся в наибольшем упадке, это те, которые облагаются наиболее тяжелым налогом. Мы уже видели, что налоги создают преимущества для эфемерных, а не для постоянных удовольствий. Что касается искусства, мы видим, что преимущества имеют музыка и балет, кино и телевидение. В то же время архитектура и живопись имеют лишь незначительные преимущества. И как может быть иначе? Красота в строительстве почти всегда зависела от частных клиентов, которые знают точно, что и где им нужно. Архитекторы могут преуспеть, проектируя заводы и кафетерии, но редко попадается клиент, который хочет построить нечто, что было бы красивым само по себе. Чтобы процветала архитектура, скульптура и живопись, должны быть спонсоры, готовые потратить свои деньги. В настоящее время спонсоров слишком мало. Вся наша фискальная политика строится к тому же так, чтобы сделать такое спонсорство невозможным. Получается, что лучше растранжирить деньги, чем потратить их на благородное дело и затем оправдываться перед налоговым инспектором. И самый вопиющий пример расточительности — само правительство. Зачем нам заглядывать в будущее, если правительство строит планы лишь на один день вперед.